Не забывается такое никогда

О тех событиях написаны многочисленные тома и отсняты километры кинопленки. Но у каждого солдата был свой путь к Победе. О том, какой была его военная дорога, мне рассказал гвардии рядовой Борис Дехтяр.

22 июня, ровно в четыре часа…

- Мне полагалось призываться в 1940-м году, но я как сельский учитель имел отсрочку. Поэтому попал в Красную Армию только в мае 1941 года. И из моего райцентра Любор в Житомирской области нас сразу привезли на «новую» польскую границу в строительный батальон. Там было ужас сколько народа. И все мы прямо на глазах у немцев строили укрепления и большой аэродром для тяжелых бомбардировщиков.

Надо сказать, что тогдашний «стройбат» был не чета нынешнему. Нас основательно обучали саперному и взрывному делу. Не говоря уж о том, что стрельбы проходили постоянно. Я-то, как парень городской, винтовку знал «от и до». Мы еще в школе стреляли из тяжелой боевой винтовки, умели ее собирать и разбирать «на время». Ребятам же из деревни в этом плане, конечно, приходилось сложнее.

Когда началась война – а 22 июня в четыре часа утра наш батальон был уже в бою – нам очень повезло с командирами. Все они, от ротного до комдива, воевали еще в Гражданскую, под репрессии не угодили. Видимо поэтому и отступали мы грамотно, в окружение не попали. Хотя отходили с боями. Кстати, вооружены мы были хорошо: каждый боец был буквально увешан подсумками с патронами, гранатами…  Другое дело, что от самой границы до Киева мы не видели в небе ни одного советского самолета. Когда мы, отступая, проходили мимо нашего приграничного аэродрома, он был весь забит сожженными самолетами. И там нам попался всего лишь один летчик. И на вопрос: «Что случилось, почему не взлетели?!» он ответил: «Да мы ж все равно без горючего! Поэтому на выходные половина народу и ушла в увольнение».

Надолбы из… хмеля

- Итак, мы отходили до старой польской границы, где наконец «зацепились». Хотя орудия и пулеметы были уже демонтированы а боеприпасы вывезены, там сохранились отличные укрепления: огромные бетонные доты, в которые свободно входил поезд. Для обороны тогда использовали все подручные средства. Например, из высоких толстых столбов, вокруг которых до войны вился хмель, делали противотанковые надолбы…

Это место называлось Новоград-Волынский укрепленный район. И там мы задержали немцев на одиннадцать дней. По тем временам это считалось очень много… Правда, там же и полегла большая часть нашего батальона. Но нам еще и повезло, что мы не были на направлении главного удара: немецкие танковые клинья шли по дорогам. И когда мы уже отошли к Киеву, нам там рассказали, что пока мы в Новоград-Волынске сидели, немцы обошли нас южнее и уже были на окраинах столицы Украины. Но нашелся такой генерал Власов (тот самый – авт.), который их остановил.

Под Киевом же я удивился: нас впервые за всю службу погрузили на машины и куда-то повезли. Как оказалось – срочно затыкать дыры в обороне. Это было в июле, а чуть позже меня наградили медалью «За оборону Киева». В Киеве мы строили доты, дзоты в нижних и цокольных этажах домов. Минировали все, что можно – мин у нас было в избытке. Но в обороне города мы до конца не участвовали – нас перебросили вниз по Днепру. Потому что догадывались: немцы могут форсировать реку там.

Наших вооружили… поляки

- Как только я прибыл в часть, меня вооружили польским карабином – видимо, во время боевых действий 1939 года трофейные склады захватили. Он представлял собой ту же нашу «трехлинейку» образца 1891 года, но укороченную. И не с обычным штыком, а со штык-ножом, похожим на современный. Точность и дальность боя у этого карабина была почти такая же, но зато он был значительно легче «прародительницы». Штык-нож же вообще годился на все случаи жизни: им можно было резать хлеб, людей, консервные банки… А при строительных работах он был вообще незаменим.

Уже в Киеве мне выдали новенькую 10-зарядную винтовку СВТ. Я поначалу обрадовался: пять или десять патронов в обойме – в бою это много значит. Но выстрелил из нее пару раз – и у меня обойму заклинило. Да еще пули летели куда угодно, только не в цель. Поэтому я пошел к старшине и сказал: «Верни мне мой карабин».

От Киева до Харькова

- Из под Киева нас перебросили в город Кременчуг, который весь горел. Поставили задачу: за ночь вырыть в прибрежной круче командный пункт, замаскировать его и дать туда связь. Мы это сделали, и вдруг приказ: прямо по бездорожью, по кукурузному полю – отходить. Мы пошли, и всем уже пополненным батальоном вышли к какой-то станции. Нас погрузили в эшелон и повезли вглубь страны от Днепра. И вдруг мы услыхали севернее нас невероятную канонаду. Небо огнем полыхает, все вражеские самолеты летят туда, на нас – ноль внимания. Так в сентябре немцы прорвали фронт. А нас, получается, опять вовремя вывели и в окружение мы не попали.

Через Полтаву нас перебросили под Харьков. Не доезжая до него 75 километров мы увидели, что творится над городом: огонь зениток «расчерчивал» весь горизонт. В этом городе мы впервые попали под сильнейшую бомбежку: женщины, дети метались и гибли у нас на глазах.

Там же нас познакомили с инженером-полковником Стариновым, считавшимся одним из главных спецов в Красной Армии по закладке мин. Я потом после войны с ним переписывался. Успел поздравить его со столетием и получить ответ. А через неделю он умер…

Из лесистой зоны севернее Харькова нас и бросили в одно из первых в той войне серьезных контрнаступлений. Шли проливные дожди, нам это было на руку: авиация в воздух могла подняться редко. А когда поднималась, немцы сбрасывали бомбы куда попало: видимость-то была почти нулевая.

Кавалеристы порубали… танки

- Под Харьковом же я наблюдал страшную картину. Несколько сот немецких автомобилей и танков намертво застряли в размокшем черноземе. Немцам просто некуда было деться. И, когда у них закончились боеприпасы, наши конники их порубали. Всех до единого.

Пешком от Украины до Саратова…

- 5 октября уже ударил мороз. А мы все были в летнем обмундировании. И пилотки пришлось выворачивать на уши – так потом изображали пленных фрицев. От нашего батальона опять осталось меньше половины, и нас отправили на переформирование в тыл. И мы с Украины шли пешком до Саратова, куда попали под Новый год. Тогда вообще была «традиция» такая: с фронта в тыл двигались исключительно пешком, а обратно на фронт – в эшелонах и на машинах. Кстати, легендарных «полуторок» мы тогда на фронте почти не встречали: основным армейским автомобилем был ЗИС-5.

… и обратно

- Под Саратовом нас переформировали и в феврале 1942 года перебросили в Воронежскую область – уже не как строительный, а как саперный батальон. И мы вновь участвовали в наступлении на Харьков – том печально знаменитом, когда наши войска попали в котел. Нас, правда, чаша сия опять минула.

Я тогда попал с ранением в госпиталь. И прямо туда ко мне прибежал солдат и сказал: «Срочно одевайся и бегом в часть – приказ командира! Мы уходим». И я пошел. Потому что мы все страшно боялись отстать от своей части: там все знакомо, все друзья. А если отстанешь – Бог его знает, куда попадешь. К тому же немецкие самолеты часто били специально по красным крестам. И в лесу шансов уцелеть было даже больше.

Оказалось, что немцы прорвали танками фронт. Нам дали приказ: минировать все мосты. И, если покажутся немецкие танки – немедленно взрывать. Даже если не успели отойти наши войска. То есть бросать своих в окружении.

Переправа, переправа…

- Где-то 10 июля мы подошли к станице Вешенской, заняли на берегу оборону и получили жесткий приказ: «За Дон немцев не пускать!». А мы их еще и не видели. Потом мы поняли, что они за нами и не шли. А шпарили по степи с огромной скоростью совсем в другом направлении.

Тем не менее на переправе через Дон царил настоящий кошмар: она физически не могла пропустить все войска. И тут, как по заказу, явились немецкие войска и с первого захода разнесли переправу. У нас были сотни лодок, но и их не хватало. Что делать? Переправляться на подручных средствах. Лес там был весь тонкий и на плоты не годился. Поэтому мы стали выламывать в домах ворота и мастерить из них плоты. Через реку натянули трос, и вдоль него соорудили импровизированные паромы.

Поразило еще вот что. Вся река была усеяна глушенной рыбой. И местные казачки под бомбежкой, под обстрелом вылавливали эту рыбу. Хотя, казалось бы, надо забиться в погреб и носа оттуда не показывать.

Разбомбленный дом Шолохова

- Там же, в Вешенской, мы увидели разбомбленный дом Шолохова. Спросили у местных: «Он что, погиб?». Нам ответили: «Нет, перед самой бомбежкой он нагрузил машину детьми и увез их на хутор. А вот мать его осталась и погибла». Потом многие писали о том, что весь двор был усеян рукописями. Но лично я никаких бумаг не заметил.

Немцев резать без шума

- Только мы переправились, как нас отвели в лесок и стали готовить… обратно к переправе на тот берег. Мы говорим: «Зачем?!». Командиры отвечали: «Будем атаковать в другом месте». И еще получили приказ: если будут переправляться немцы в разведку, в них не стрелять – только резать, чтобы не поднимать шума.

Там же мы повстречали ребят из знакомой части и удивились: у сотен бойцов – один и тот же орден. Оказалось, что это был гвардейский значок: они одними из первых такие значки получили.

Потом мы переправились между Вешенской и городом Серафимович и заняли плацдарм, который немцы не могли взять до 19 ноября, когда оттуда началось наше наступление под Сталинградом. На этот плацдарм переправлялось много войск, в том числе танков. Причем танки были самые разные: от новеньких «тридцатьчетверок» до древних, неизвестно как уцелевших «пулеметных» машин выпуска тридцатых годов.

Кстати, первые «тридцатьчетверки» я увидел, кажется, еще на второй день войны и тогда же впервые услышал фамилию «Рокоссовский». В лесу стояло несколько десятков машин. Танкисты были все, как на подбор: молодые, веселые, прекрасно обмундированные. И мы все сразу поверили: вот они сейчас как долбанут – и все, мы немцев разобьем.

…А корабль плывет…

- Потом нас погрузили на баржи и повезли по Дону. Надо было как-то питаться, и мы стали прямо на баржах жечь костры, варить картошку. Боцман бегал и кричал, но нам было все равно: не с голоду же помирать. Да и шанс сгореть от немецкой бомбы был куда больше, чем от костра. Потом еда кончилась, бойцы стали садиться на лодки и уплывать за провизией в села, мимо которых мы плыли. Командир опять же бегал с наганом, но сделать ничего не мог: голод не тетка.

И так мы плыли до самого Саратова. Там нас поставили посреди реки и окружили заграждениями. Правда, привезли сухой паек за прошедшее время и всех наших «беглецов» обратно. Они ведь были неглупые – понимали, что дело пахнет дезертирством – расстрельным делом. И, «подпитавшись» немного, являлись в ближайший военкомат: мол, отстал от части, прошу вернуть обратно.

И тут на наших баржах образовалась настоящая барахолка. Из консервных банок мастерили котелки, меняли, что называется, «шило на мыло». Я, например, не курил и свой табак менял на что-нибудь вкусное или в хозяйстве полезное. А самой большой ценностью считался «Капитал» Карла Маркса – его хорошая бумага шла на папиросы. Такой популярности у этой книги я ни до, ни после не видел…

… И только мы врастаем в землю тут

- Главной трудностью летом было, пожалуй, окапываться – эту целину можно было взять только киркой. Хорошо, если окоп удавалось вырыть хотя бы в полроста. Однажды по моему окопу прошел танк и я только думал: заденет он мою каску или нет? Не задел…Еще запомнилось тогда, что наши противотанковые ружья немецкие танки совершенно «не брали» - только искры по броне сверкали.

Сапер меняет профессию

- Потом меня отправили учиться на радиста. Отбор был жесткий: тех, у кого не было музыкального слуха, отбраковывали сразу. Нам говорили: «Считать ничего не надо, запоминайте ритм»… В новую часть под Сталинград я попал уже в конце октября.

Из радиста мне тут же пришлось переквалифицироваться в связиста. Командир сказал: «Ну их к черту, эти рации! Немцы их засекают и прямо по нам бьют». Так что пришлось мне взять в руки катушку с проводом – и вперед! А провод-то там был не витой, а цельный стальной. Пока его один раз скрутишь – все пальцы обдерешь! У меня сразу вопрос: как его резать, как зачищать? А мне говорят: «У тебя карабин есть. Открой и опусти прицельную рамку – так и отрежешь. Ей же – и зачищать».

Мороз «крутил» не только немцев

- Нас обмундировали по-зимнему, но мне не досталось валенок. А какой свирепой была та зима – написано очень много. Среди нас были узбеки, которые буквально замерзали насмерть. Я же без валенок отморозил пальцы, и мне их потом ампутировали без всякого наркоза. Хотя я все время и колотил ногами – это не помогло. 14 января меня снова ранило, и на этом моя Сталинградская битва закончилась…

… Чуть не завоевали Индию

Потом было еще много чего. Войну Борис Акимович закончил под Кенигсбергом. Как и остальные, надеялся на скорую демобилизацию. Но их часть внезапно погрузили в эшелон и повезли через всю страну под Ашхабад. Там знакомый капитан показал Борису далекую сияющую снегами гору и под огромным секретом сказал: «Вон туда мы скоро потащим свои пушки. Пойдем Индию завоевывать». Лишь спустя десятилетия выяснилось, что планы товарища Сталина по импорту мировой революции на волне Победы действительно простирались почти на всю планету. Раздуть «на горе всем буржуям» мировой пожар помешали американцы с их атомной бомбой. Но это уже другая история…

Эхо войны

Нежелание попадать в госпиталь уже после войны «аукнулось» многим фронтовикам. Никаких документов об их ранениях не сохранилось, и даже получить инвалидность было большой проблемой. Приходилось собирать свидетельства однополчан, которые потом проверяли через военкоматы: «А служил ли в то время рядовой Иванов вместе с рядовым Сидоровым?».

Эпилог

За свой ратный труд Борис Акимович Дехтяр награжден орденом Красной Звезды, орденом Отечественной Войны первой степени, медалями «За оборону Киева», «За оборону Сталинграда» и многими другими. Но одной из самых дорогих наград он считает значок «Фронтовик» которые начали выдавать лишь уже в постсоветской России. Хотя, как считает бывший «сталинградец», сейчас эти значки выдают «всем, кому не лень».